Becoming. Моя история  - Мишель Обама

Я часто болтала с Верной Уильямс, близкой подругой по юридической школе, которая до недавнего времени жила в Кембридже. Она видела Барака пару раз, и он ей очень нравился – но она не упускала случая подразнить меня тем, что я изменила своим безумно высоким стандартам и стала встречаться с курильщиком. Мы все так же смеялись вместе с Анджелой Кеннеди, хотя она работала учительницей в Нью-Джерси, воспитывала маленького сына и пыталась держать себя в руках, пока ее брак медленно рушился. Мы познакомились, будучи глупыми зелеными студентками, а теперь обе выросли. У нас была взрослая жизнь и взрослые заботы. Одна эта мысль иногда казалась нам нелепой.

Сюзанна оставалась столь же свободной духом, какой была, когда мы жили вместе в Принстоне, – непредсказуемо мелькала в моей жизни, продолжая измерять ценность своих дней исключительно степенью веселья. Мы подолгу не разговаривали, но потом с легкостью подхватывали нить нашей дружбы. Я всегда называла ее Скрюзи, а она меня – Миш. Наши миры оставались такими же разными, как в колледже, когда она уходила на вечеринки в свой обеденный клуб, запинывая грязное белье под кровать, а я раскрашивала свой двести первый конспект по социологии. Даже тогда Сюзанна была мне как сестра, за чьей жизнью я могла наблюдать только издалека, через огромную пропасть наших различий. Она сводила меня с ума, очаровывала и оставалась для меня важна. Она спрашивала моего совета, а потом намеренно игнорировала его. Разве встречаться с развратной, не очень знаменитой поп-звездой – плохая идея? Вообще да, плохая, но она все равно это сделает, ведь – почему бы и нет? Больше всего меня раздражало, что она отказалась от возможности пойти в бизнес-школу Лиги плюща после колледжа, решив, будто там будет слишком много работы и, следовательно, не весело. Вместо этого она получила степень магистра делового администрирования по не очень напряженной программе в государственном университете, что, с моей точки зрения, было продиктовано исключительно ленью.

Выбор Сюзанны казался оскорблением моего видения жизни, голосом в пользу того, чтобы перестать стараться. Теперь я могу сказать, что судила о ней несправедливо, – но в то время я просто считала, что права.

Вскоре после того, как я начала встречаться с Бараком, я позвонила Сюзанне, чтобы рассказать о своих чувствах. Она разволновалась, услышав, что я так счастлива, – счастье было ее валютой. У нее были свои новости: она бросила работу программиста в Федеральном резерве[98] и отправлялась путешествовать – не на недели, а на месяцы. Они с мамой собирались в кругосветное путешествие. Потому что – почему бы и нет?

Я уже никогда не узнаю, догадывалась ли Сюзанна о том, что происходило в ее теле, что бесшумное деление уже набирало обороты. Зато я знаю: осенью 1989 года, когда я носила лакированные туфли-лодочки и сидела на длинных скучных совещаниях в конференц-зале «Сидли», Сюзанна и ее мать старались не пролить карри на свои сарафаны в Камбодже и танцевали на рассвете в огромных коридорах Тадж-Махала. Пока я приводила в порядок чековую книжку, забирала вещи из химчистки и смотрела, как увядают и опадают листья с деревьев вдоль Эвклид-авеню, Сюзанна неслась по жаркому, влажному Бангкоку на тук-туке, крича – как я себе это представляла – от радости. На самом деле я не знаю, как выглядели ее путешествия и куда она на самом деле ездила, она не присылала открытки и не выходила на связь. Она была слишком занята жизнью, наполняя себя всем, что мир мог ей дать.

Когда она добралась до дома в Мэриленде и улучила момент, чтобы связаться со мной, новости изменились. Они столь разительно диссонировали с ее образом в моей голове, что я едва могла им поверить.

– У меня рак, – сказала Сюзанна хриплым от волнения голосом. – Обширный.

Врачи только поставили диагноз – агрессивная форма лимфомы, уже поражающая органы. Сюзанна описала план лечения, робко надеясь на хорошие результаты, но я была слишком поражена, чтобы расслышать детали. Перед тем как повесить трубку, она сказала, что, по жестокой иронии судьбы, ее мать тоже тяжело заболела.

Может, я не верила в справедливость, но я всегда знала, что из любой проблемы можно найти выход. Рак Сюзанны был первым реальным вызовом этому мнению, саботажем моих идеалов. Даже если я и не сомневалась в деталях, до этого момента у меня имелись кое-какие планы на будущее, программа, которой я придерживалась с первого курса колледжа, аккуратно проставляя галочки напротив каждого пункта.

Для нас с Сюзанной все должно было идти так: мы станем подружками невесты на свадьбах друг друга. Конечно, наши мужья будут совсем разными, но все равно подружатся. Мы одновременно родим детей, будем ездить семьями на Ямайку, критиковать методы воспитания друг друга, но при этом оставаться любимыми тетушками наших детей. Я буду покупать ее детям на дни рождения книги; она моим – тренажеры-кузнечики. Мы будем смеяться, делиться секретами и закатывать глаза на странности друг друга, пока однажды не осознаем, что не заметили, как пролетело время, а мы превратились в двух старушек, которые были лучшими подругами всю свою жизнь.

Таким, по моему мнению, должно было быть наше будущее.

Оглядываясь назад, я поражаюсь, как в течение той зимы и весны могла просто продолжать трудиться. Я была юристом, а юристы работают. Все время работают. Юрист хорош ровно настолько, сколько часов он проработал. Выбора нет, сказала я себе. Работа – это важно, сказала я себе. И каждое утро продолжала приезжать в центр Чикаго, чтобы войти в корпоративный муравейник, известный под именем «Первой национальной плазы». Я просто опускала голову и отрабатывала свои часы.

Тем временем в Мэриленде Сюзанна боролась с болезнью. Она выполняла медицинские указания и делала операции, в то же время пытаясь заботиться о маме, тоже больной агрессивным раком, никак, настаивали врачи, не связанным с раком Сюзанны. Им просто не повезло, не повезло столь сильно, что даже страшно подумать. Остальные члены семьи Сюзанны с ней не общались, за исключением двух ее любимых кузин, которые помогали, как могли. Анджела иногда приезжала в гости из Нью-Джерси, но ей приходилось жонглировать ребенком и работой. Я попросила Верну, мою бывшую однокурсницу, заходить, когда сможет, исполняя роль моего посредника. Верна встречалась с Сюзанной пару раз, когда мы учились в Гарварде, и теперь по чистой случайности жила в Силвер-Спринг, напротив ее дома.

Я знаю, просить об этом Верну было бестактно. Она недавно потеряла отца и боролась с собственным горем. Но она настоящая подруга, сострадательная и сердечная. Однажды в мае она позвонила мне в офис, чтобы сообщить подробности визита.

– Я причесала ее, – сказала она.

То, что Сюзанну понадобилось причесывать, должно было объяснить мне все, но я отгородилась от правды. Какая-то часть меня все еще настаивала: этого не происходит. Я цеплялась за мысль, что Сюзанна поправится, хотя все факты говорили об обратном.

Наконец в июне мне позвонила Анджела и сразу перешла к делу.

– Если собираешься приезжать, Миш, – сказала она, – то тебе лучше поторопиться.